Он улыбнулся Гринголу.

Тот в ответ с симпатией улыбнулся Кэллагену.

— Женщины — опасные создания, верно? Они готовы черт знает на что, лишь бы досадить мужчине.

Он взял сигарету и на некоторое время задумался. Потом покосился на Филдса, который задумчиво похрустывал пальцами, дожидаясь, когда же «Танцор» перейдет к делу.

— Филдс, нужно что-то предпринять с этой Эффи Перкинс. Ей следует преподать урок.

Потом повернулся к Кэллагену.

— Видите ли, Кэллаген, мисс Перкинс уверена в своих словах. И дьявольски решительно настроена. Мы просили её прийти поговорить, но она не хочет ограничиться разговором. Она сделала заявление и готова дать показания в суде.

Он подтолкнул Кэллагену пепельницу и жестом предложил взять ещё сигарету. Кэллаген взял, закурил и начал медленно демонстрировать свои фокусы с дымом. Глаза его не отрывались от Грингола. Грингол отвечал ему тем же, думая при этом, что глаза Кэллагена напоминали взгляд орла: такие же твердые, непреклонные и очень яркие.

Детектив-инспектор положил локти на стол, затем сдвинул их вместе и переплел пальцы. Кэллаген усмехнулся, подумав про себя: « — Ну, началось…»

— Я собираюсь поступить так, как делаю нечасто, — снова заговорил Грингол. — Собираюсь сказать, что у меня на уме и почему я намерен не принимать всерьез вашу Эффи Перкинс. Дело в том, что я рассчитываю на вашу помощь. Я на неё надеюсь. Филдс подтвердит, что первые мои слова после её ухода были: « — Я не намерен пользоваться этой информацией лишь потому, что она направлена против Кэллагена». Вот что я сказал Филдсу. Многие тут с радостью уцепились бы за шанс использовать такие сведения, если бы смогли связать их с вами. Но я не дурак. Что мне это дает? Мне нужно найти и арестовать убийцу Августа Мероултона, а не терять время в попытках прижать некоего частного детектива, только потому, что он разок — другой слегка перемудрил.

Я заявил Филдсу, что собираюсь прямо вам сказать: если заявление Перкинс — правда, то нам не составит труда найти виновного. Совершенно ясно, что если Кэллаген намеренно фабрикует ложное алиби для мисс Мероултон, то делает он это по исключительно важной причине, и ею может быть только одно: он знает, что она нуждается в алиби, так как она была с Августом Мероултоном на Линкольн Инн Филдс, когда того убили. Или — как альтернатива — она его убила.

Лицо Грингола осветила добродушная улыбка.

— Видите, Слим, я вам рассказываю, почему не верю мисс Перкинс. Прежде чем мы начнем, можете убедиться, что я на вашей стороне. Тогда давайте разберемся, чтобы преподать урок этой Эффи Перкинс; вдолбим ей, что Скотланд Ярд не должен попусту тратить время, когда ей хочется причинить кому-то неприятности.

Кэллаген с кроткой и смиренной миной смотрел в потолок.

— Не знаю, Грингол… Не стоит быть таким жестоким с Эффи. Она милая девочка. Правда. Просто переборщила — вот и все. — В его голосе проступила еле заметная нотка сарказма. — Вы хотите сохранить свое время и энергию? Тогда зачем их тратить, чтобы убеждать женщину вроде Эффи, что она валяет дурака?

Пальцы Грингола забарабанили по крышке стола. Голос его слегка напрягся.

— Послушайте, Кэллаген! Я просил вас прийти сюда и играть с нами в одной команде. Можно сказать, протянул вам руку. Но похоже, вы не собираетесь даже и пальцем шевельнуть, чтоб действовать заодно. Полагаете, это разумно?

Кэллаген ласково ему улыбнулся.

— Понятно… Предполагалось, я о чем-то расскажу? А я этого не сделал. Ладно, но о чем?

Грингол встал, подошел к окну и выглянул наружу.

— У Эффи Перкинс основательные показания. Их вполне достаточно, чтобы выдвинуть против вас обвинения. Перкинс твердо держится своего, раз предпочла явиться сюда и сделать официальное заявление, чем принять ваши предложения…

— Секундочку, — прервал Кэллаген. — Что за предложения?

— Вы послали ей письмо, позаботившись, чтобы его доставили как можно раньше. Хотели, чтобы она получила его прежде, чем прочитает газеты и обнаружит репортажи про убийство Мероултона.

Кэллаген выглядел сначала недоумевающим, затем удивленным, и лишь затем понимающая улыбка расползлась по его лицу.

— Я понял, вы имеете ввиду записку, в которой я ей сообщил, что она может снова приступить к работе. Навалилась уйма дел, и я даже прибавил ей жалование. По-моему, самый обычный ход работодателя. Как полагаете? Я увольняю девушку, которая работала со мной пять лет, и обнаруживаю вдруг, что предстоит огромная работа и мне опять понадобятся её услуги.

Он выдержал паузу, чтобы придать больший эффект своим словам.

— И это вы считаете предложением? Да? Очень мило! Вы приказываете сотрудникам схватить меня и доставить сюда… Мистер Кэллаген, не будете ли вы добры, не возражаете ли вы…Тьфу! Короче, обрушиваете на меня целый поток недвусмысленных предложений, замаскированных изысканными фразами.

Он затушил в пепельнице сигарету, и резкость жеста выдавала его возмущение.

— Не успел я пробыть в вашем дрепаном офисе и десяти минут, как мне было заявлено, что я фабрикую ложное алиби и становлюсь соучастником преступления, которое некто может быть когда-то совершит. Затем мне вежливо внушают, что мои действия бросают подозрения на клиента, который — так уж получилось — оказался в моем кабинете в тот момент, когда я уволил чертову дуру — машинистку. Так, между делом, объясняют, что детектив-инспектор Факсли сильно мне не симпатизирует, как будто мне не наплевать — любит он меня или нет. Еще мне сообщают, что детектив-инспектор Брантинг тоже меня не обожает, что я воспринимаю как комплимент, так как у вашего толстого дурака не хватило мозгов посадить жулика, который уже звякал кандалами и почти хрипел в петле!

Мне напомнили, что судья Фейервуд подозревал, что в деле Мире я сфабриковал алиби. Но вы прекрасно знаете, что это дьявольская ложь. Если бы Фейервуд был уверен и мог это доказать, он должен был арестовать меня за дачу ложных показаний. Он этого не сделал. И почему? Да потому, что думать он может что угодно, но как судья не вправе не считаться с действительными фактами и уликами.

Он сделал паузу и достал новую сигарету.

— Не пытайтесь заморочить мне голову вашими заумными штуками, Грингол. Это переливание из пустого в порожнее. Обратите внимание, я чертовски огорчен вашими методами. Будь мы в Америке, вы могли бы спустить меня с лестницы и обработать куском резинового шланга или чем-то подобным. А там уж мне решать: заговорить или терпеть. Но в нашей стране допросов третьей степени не практикуют. А так как вас интересуют мои сведения, вы пытаетесь выглядеть жутким умником.

Кэллаген чиркнул спичкой по крышке стола и поднес её к сигарете. Филдс оценивающе посмотрел на него.

Грингол задышал чаще, уши его покраснели — верный признак раздражения. Он вернулся к столу и сел.

— Очень хорошо, мистер Кэллаген. Ладно, если не получается по-хорошему, попробуем иначе. Я спрашиваю вас: не желаете ли вы сделать заявление по делу Мероултона. Если не хотите, так и скажите, и я начну рассматривать события под другим углом…

Он запнулся — Кэллаген стукнул кулаком по столу.

— Хватит! Опять вы угрожаете!

Голос его стал низким и хриплым, тон — холодным и язвительным. Спокойствие, с которым он говорил, только усиливало эффект.

— Довольно, Грингол! С меня хватит ваших гнусных угроз, приберегите их для других. Возможно, я для вас просто второсортный частный детектив, но клянусь преисподней, я знаю законы, и предупреждаю, что если услышу хотя бы ещё одну угрозу, открытую или замаскированную, то сразу иду к моему адвокату, дам письменные показания о том, какого рода штуки вы тут применяете, и вышлю копию в комиссариат полиции.

Он замолчал и выпустил дым через ноздри.

— Теперь послушайте меня, Грингол. Позвольте дать вам совет, совершенно бескорыстно. Вы хотите задать мне некие вопросы. Отлично, спрашивайте, я на них отвечу. Но отвечу так, как меня устраивает. Возможно, это будет правда, но может быть и нет. Вы ничего не сможете поделать, — ведь я не под присягой, и если захочу, то завтра расскажу другую версию. Я оставляю это право за собой. Поскольку я замешан в деле, прошу не забывать, что я — свободный британский гражданин, и за моей спиной — вся мощь закона для защиты от попыток меня шантажировать. Это понятно?